Неточные совпадения
Уподобив себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они рассудили, что на
свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику
выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать, не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в
свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый,
из которого ничего не
вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он
вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком
свете, падающем
из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Выйдя очень молодым блестящим офицером
из школы, он сразу попал в колею богатых петербургских военных. Хотя он и ездил изредка в петербургский
свет, все любовные интересы его были вне
света.
Он
вышел из луга и пошел по большой дороге к деревне. Поднимался ветерок, и стало серо, мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая обыкновенно рассвету, полной победе
света над тьмой.
Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных;
из горнила их я
вышел тверд и холоден как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений — лучший
свет жизни.
Едва Грэй вступил в полосу дымного
света, как Меннерс, почтительно кланяясь,
вышел из-за своего прикрытия. Он сразу угадал в Грэе настоящего капитана — разряд гостей, редко им виденных. Грэй спросил рома. Накрыв стол пожелтевшей в суете людской скатертью, Меннерс принес бутылку, лизнув предварительно языком кончик отклеившейся этикетки. Затем он вернулся за стойку, поглядывая внимательно то на Грэя, то на тарелку, с которой отдирал ногтем что-то присохшее.
Из окна повеяло свежестью. На дворе уже не так ярко светил
свет. Он вдруг взял фуражку и
вышел.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади:
из улиц торопливо
выходят, выбегают люди; попадая в круг его
света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное
из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Вышли в коридор, остановились в углу около большого шкафа, высоко в стене было вырезано квадратное окно,
из него на двери шкафа падал
свет и отчетливо был слышен голос Ловцова...
Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала ужин и ложилась спать, Самгин
вышел на террасу, посмотрел на реку, на золотые пятна
света из окон дачи Телепневой. Хотелось пойти туда, а — нельзя, покуда не придет таинственная дама или барышня.
Потом лицо ее наполнялось постепенно сознанием; в каждую черту пробирался луч мысли, догадки, и вдруг все лицо озарилось сознанием… Солнце так же иногда,
выходя из-за облака, понемногу освещает один куст, другой, кровлю и вдруг обольет
светом целый пейзаж. Она уже знала мысль Обломова.
Я попросил его оставить меня одного, отговорившись головною болью. Он мигом удовлетворил меня, даже не докончив фразы, и не только без малейшей обидчивости, но почти с удовольствием, таинственно помахав рукой и как бы выговаривая: «Понимаю-с, понимаю-с», и хоть не проговорил этого, но зато
из комнаты
вышел на цыпочках, доставил себе это удовольствие. Есть очень досадные люди на
свете.
Минуты через три зазвенело железо, дверь калитки отворилась, и
из темноты в
свет фонаря
вышел старшой в шинели в накидку и спросил, чтò нужно.
Если бы ее муж не был тем человеком, которого она считала самым хорошим, самым умным
из всех людей на
свете, она бы не полюбила его, а не полюбив, не
вышла бы замуж.
На другой день было еще темно, когда я вместе с казаком Белоножкиным
вышел с бивака. Скоро начало светать; лунный
свет поблек; ночные тени исчезли; появились более мягкие тона. По вершинам деревьев пробежал утренний ветерок и разбудил пернатых обитателей леса. Солнышко медленно взбиралось по небу все выше и выше, и вдруг живительные лучи его брызнули из-за гор и разом осветили весь лес, кусты и траву, обильно смоченные росой.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во всех избах топились печи. Беловатый дым струйками
выходил из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась.
Из окон домов
свет выходил на улицу и освещал сугробы. В другой стороне, «на задах», около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра и о чем-то думал.
Поднимайтесь
из вашей трущобы, друзья мои, поднимайтесь, это не так трудно,
выходите на вольный белый
свет, славно жить на нем, и путь легок и заманчив, попробуйте: развитие, развитие.
Беда с этими богомолами! бродят по белу
свету, всякого вздору наслушаются — смотришь, ан
из него злодей
вышел!
Случится, ночью
выйдешь за чем-нибудь
из хаты, вот так и думаешь, что на постеле твоей уклался спать выходец с того
света.
Поэтому мы все больше и больше попадали во власть «того
света», который казался нам наполненным враждебной и чуткой силой… Однажды старший брат страшно закричал ночью и рассказал, что к нему
из соседней темной комнаты
вышел чорт и, подойдя к его кровати, очень изящно и насмешливо поклонился.
Я
вышел из накуренных комнат на балкон. Ночь была ясная и светлая. Я смотрел на пруд, залитый лунным
светом, и на старый дворец на острове. Потом сел в лодку и тихо отплыл от берега на середину пруда. Мне был виден наш дом, балкон, освещенные окна, за которыми играли в карты… Определенных мыслей не помню.
Умный старик понимал, что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее в гимназию не было сил. Ведь только и
свету было в окне, что одна Устенька. Да и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего не
выходило; советовался кое с кем
из посторонних — тоже не лучше. Один совет — отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика
из затруднения неожиданный и странный случай.
Настоящая мистика претендует на верховное значение, ее нельзя загнать в темный угол и запретить ей
из него
выходить на
свет Божий.
— А тому назначается, — возразила она, — кто никогда не сплетничает, не хитрит и не сочиняет, если только есть на
свете такой человек. Федю я знаю хорошо; он только тем и виноват, что баловал жену. Ну, да и женился он по любви, а
из этих
из любовных свадеб ничего путного никогда не
выходит, — прибавила старушка, косвенно взглянув на Марью Дмитриевну и вставая. — А ты теперь, мой батюшка, на ком угодно зубки точи, хоть на мне; я уйду, мешать не буду. — И Марфа Тимофеевна удалилась.
— Так я вот что тебе скажу, родимый мой, — уже шепотом проговорила Таисья Основе, —
из огня я выхватила девку, а теперь лиха беда схорониться от брательников… Ночью мы будем на Самосадке, а к утру, к
свету, я должна, значит, воротиться сюда, чтобы на меня никакой заметки от брательников не
вышло. Так ты сейчас же этого инока Кирилла
вышли на Самосадку: повремени этак часок-другой, да и отправь его…
Уже под самый конец Таисья рассказала про Макара Горбатого, как он зажил в отцовском даме большаком, как
вышел солдат Артем
из службы и как забитая в семье Татьяна увидала
свет.
Абрамовна
вышла из его комнаты с белым салатником, в котором растаял весь лед, приготовленный для компрессов. Возвращаясь с новым льдом через гостиную, она подошла к столу и задула догоравшую свечу.
Свет был здесь не нужен. Он только мог мешать крепкому сну Ольги Сергеевны и Софи, приютившихся в теплых уголках мягкого плюшевого дивана.
— Да и сделаю ж я один конец, — продолжал Василий, ближе подсаживаясь к Маше, как только Надежа
вышла из комнаты, — либо пойду прямо к графине, скажу: «так и так», либо уж… брошу все, убегу на край
света, ей-богу.
— Прощайте-с, делать нечего, — прибавил он и с понуренной головой, как бы все потеряв на
свете,
вышел из комнаты.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и
вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня, на
свете… не княжеских детей! гм!
Когда он
выходил из фабрики на свежий воздух, предметы опять сливались в его глазах, принимая туманные, расплывавшиеся очертания — обыкновенный дневной
свет был слаб для его глаз.
Натаскали огромную кучу хвороста и прошлогодних сухих листьев и зажгли костер. Широкий столб веселого огня поднялся к небу. Точно испуганные, сразу исчезли последние остатки дня, уступив место мраку, который,
выйдя из рощи, надвинулся на костер. Багровые пятна пугливо затрепетали по вершинам дубов, и казалось, что деревья зашевелились, закачались, то выглядывая в красное пространство
света, то прячась назад в темноту.
Выходит, что наш брат приказный как
выйдет из своей конуры, так ему словно дико и тесно везде, ровно не про него и
свет стоит. Другому все равно: ветерок шумит, трава ли по полю стелется, птица ли поет, а приказному все это будто в диковину, потому как он, окроме своего присутствия да кабака, ничего на
свете не знает.
Было уже около шести часов утра, когда я
вышел из состояния полудремоты, в которой на короткое время забылся; в окна проникал белесоватый
свет, и облака густыми массами неслись в вышине, суля впереди целую перспективу ненастных дней.
— Даже и нравился, — отвечал он, — но это
выходило из правил
света.
Выйти за какого-нибудь идиота-богача, продать себя — там не смешно и не безобразно в нравственном отношении, потому что принято; но человека без состояния светская девушка полюбить не может.
Уже вечереет. Солнце перед самым закатом
вышло из-за серых туч, покрывающих небо, и вдруг багряным
светом осветило лиловые тучи, зеленоватое море, покрытое кораблями и лодками, колыхаемое ровной широкой зыбью, и белые строения города, и народ, движущийся по улицам. По воде разносятся звуки какого-то старинного вальса, который играет полковая музыка на бульваре, и звуки выстрелов с бастионов, которые странно вторят им.
— Дядюшка твердит, что я должен быть благодарен Наденьке, — продолжал он, — за что? чем ознаменована эта любовь? всё пошлости, всё общие места. Было ли какое-нибудь явление, которое бы
выходило из обыкновенного круга ежедневных дрязгов? Видно ли было в этой любви сколько-нибудь героизма и самоотвержения? Нет, она все почти делала с ведома матери! отступила ли для меня хоть раз от условий
света, от долга? — никогда! И это любовь!!! Девушка — и не умела влить поэзии в это чувство!
— Завтра, чем
свет, как
выйдет его милость
из опочивальни.
— Князь Никита Романыч, много есть зла на
свете. Не потому люди губят людей, что одни опричники, другие земские, а потому, что и те и другие люди! Положим, я бы сказал царю; что ж
из того
выйдет? Все на меня подымутся, и сам царь на меня ж опалится!..
Однако Джону Келли скоро стало казаться, что у незнакомца не было никаких намерений. Он просто
вышел на платформу, без всякого багажа, только с корзиной в руке, даже, по-видимому, без всякого плана действий и тупо смотрел, как удаляется поезд. Раздался звон, зашипели колеса, поезд пролетел по улице, мелькнул в полосе электрического
света около аптеки, а затем потонул в темноте, и только еще красный фонарик сзади несколько времени посылал прощальный привет
из глубины ночи…
Перед рассветом Хаджи-Мурат опять
вышел в сени, чтобы взять воды для омовения. В сенях еще громче и чаще, чем с вечера, слышны были заливавшиеся перед
светом соловьи. В комнате же нукеров слышно было равномерное шипение и свистение железа по камню оттачиваемого кинжала. Хаджи-Мурат зачерпнул воды
из кадки и подошел уже к своей двери, когда услыхал в комнате мюридов, кроме звука точения, еще и тонкий голос Ханефи, певшего знакомую Хаджи-Мурату песню. Хаджи-Мурат остановился и стал слушать.
Заходила ли эта женщина в сырую утреннюю тень, падавшую от дома,
выходила ли она на средину двора, освещенного радостным молодым
светом, и вся стройная фигура ее в яркой одежде блистала на солнце и клала черную тень, — он одинаково боялся потерять хоть одно
из ее движений.
— Вы предпочитаете хроническое самоубийство, — возразил Крупов, начинавший уже сердиться, — понимаю, вам жизнь надоела от праздности, — ничего не делать, должно быть, очень скучно; вы, как все богатые люди, не привыкли к труду. Дай вам судьба определенное занятие да отними она у вас Белое Поле, вы бы стали работать, положим, для себя,
из хлеба, а польза-то
вышла бы для других; так-то все на
свете и делается.
— Удалось сорвать банк, так и похваливает игру; мало ли чудес бывает на
свете; вы исключенье — очень рад; да это ничего не доказывает; два года тому назад у нашего портного — да вы знаете его: портной Панкратов, на Московской улице, — у него ребенок упал
из окна второго этажа на мостовую; как, кажется, не расшибиться? Хоть бы что-нибудь! Разумеется, синие пятна, царапины — больше ничего. Ну, извольте выбросить другого ребенка. Да и тут еще
вышла вещь плохая, ребенок-то чахнет.
В сенях было темно, и Спирька успокоился только тогда, когда при падавшем через дверь
свете увидел спавшего Фрея, Гришука и Порфира Порфирыча. Все спали, как зарезанные. Пепко сделал попытку разбудить, но
из этого ничего не
вышло, и он трагически поднял руки кверху.
Едва кончилась эта сладкая речь, как
из задних рядов
вышел Калатузов и начал рассказывать все по порядку ровным и тихим голосом. По мере того как он рассказывал, я чувствовал, что по телу моему рассыпается как будто горячий песок, уши мои пылали, верхние зубы совершенно сцеплялись с нижними; рука моя безотчетно опустилась в карман панталон, достала оттуда небольшой перочинный ножик, который я тихо раскрыл и, не взвидя вокруг себя
света, бросился на Калатузова и вонзил в него…
— Постой-ка!.. Ведь это, никак, придется близко святой?.. Ну так и есть!.. Мне сказывала мамушка Власьевна, что в субботу на Фомино воскресенье ей что-то ночью не послалось; вот она перед
светом слышит, что вдруг прискакали на боярский двор; подошла к окну, глядь: сидит кто-то в телеге, руки скручены назад, рот завязан; прошло так около часу,
вышел из хором боярский стремянный, Омляш, сел на телегу подле этого горемыки, да и по всем по трем.
Лаптев понял, что это значит, и настроение у него переменилось сразу, резко, как будто в душе внезапно погас
свет. Испытывая стыд, унижение человека, которым пренебрегли, который не нравится, противен, быть может, гадок, от которого бегут, он
вышел из дому.
Отец изливал в нем свои обычные жалобы, уверял, что хлеба никто даже даром не берет, что люди
вышли вовсе
из повиновения и что, вероятно, скоро наступит конец
света.